Раздел:   Авторский блог / Илья Коржов / Литературное творчество

Мчится время, то с ускорением, а то словно нарочно с замедлением. Давая нам возможность подумать о вечном. Я же вернулся в свой город, но тема большого города захватила меня в свой чарующий плен. Дома нашелся сборник избранных произведений Осипа Эмильевича Мандельштама. Который из-за летней скуки я когда-то начинал читать. Но сегодня, спустя годы, уже иначе, с интересом. Снова взял сборник в руки для того чтобы снова встречаясь с образом мною любимого города.
Необходимо также принять во внимание, что литературное искусство десятых годов заново открывало Петербург. Достаточно вспомнить графику Добужинского и Бенуа, стихи Блока, роман Белого.
Эти художники, каждый по-своему, творили миф о Петербурге. И вот, рядом со «страшным миром» Блока («Ночь, улица, фонарь, аптека», «Петербургом» Белого, с трагическими видениями Добужинского, возникают неторопливые строфы Мандельштама:
Спокойный стих, реальный пейзаж: Сенатская площадь, Дворцовая набережная, Пеньковый буян. Однако это не просто рисунок с натуры. Пей­заж заряжен историей. Связывая прошлое с настоящим, он несет ясное ощу­щение конца эпохи.
Но в «Петербургских строфах» покой неустойчив; «площадь Сената» и «броненосец в доке» несут предчувствие социальных потрясений и миро­вой войны. Это небольшое стихотворение обладает поразительно смысловой емкостью. Здесь и историческая роль Петербурга – окна в Европу («Над Не­вой посольства полумира»), и запоздалое промышленное развитие: единст­венной примете нового времени, «моторам», противостоят сани, склад пеньки, мужики, торгующие сайками и сбитнем, покой правительственных зданий в снежной мути. Здесь и отзвук восстания на Сенатской площади, не­удача которого откликается в тоске Онегина, и драма маленького человека («чудак Евгений»). Перед нами огромная сцена, медленно вращающаяся во­круг неназванного Медного всадника.
В том же 1913 году Мандельштам пишет еще одно стихотворение о Петербурге – «Адмиралтейство». Прославляя ремесло строителя, Мандельштам дает здесь ставшую хрестоматийной формулу красоты. Афористический стих воссоздает воз­душные пропорции классической постройки, подобной кораблю, и ее особое положение в планировке левобережной части города, разбегающейся тремя лучами от «мачты-недотроги». В последней строфе явственен запах моря: Российский корабль неумолимо двигался к октябрю семнадцатого года. С начала века страна жила ожиданием больших перемен. Реальность оказалась суровее всех предположений. Немногие сохранили тогда трезвость взгляда перед лицом грандиозных событий, и только Мандельштам ответил на вызов истории стихами ветхозаветной мощи: В невероятные ухабины, погрузила город, революционная зима, среди знаменитых костров, которые горели чуть ли не до мая, слушая неизвестно откуда несущуюся ружейную трескотню: В начале весны 1918 года Мандельштам уезжает в Москву, где безумно тоскует по родному городу. И верит, в возвращенье. После целого ряда приключений, Мандельштам осенью 1920г. воз­вращается в Петроград. Вот как выглядел город в то время, по воспомина­ниям Ахматовой: «Все старые петербургские вывески были еще на своих местах, но за ними, кроме пыли, мрака и зияющей пустоты, ничего не было. Сыпняк, голод, расстрелы, темнота в квартирах, сырые дрова, опухшие до неузнаваемости люди... Город не просто изменился, а решительно превра­тился в свою противоположность».
Мандельштам поселился в «Доме искусств» – Елисеевском особняке на Мойке, 59, превращенном в общежитие для писателей и художников.
В «Доме искусств» жили Гумилев, Шкловский, Ходасевич, Лозин­ский, Лунц, Зощенко, художник Добужинский, у которого собирались вете­раны «Мира искусства».
«Жили мы в убогой роскоши Дома искусств, – пишет Мандельштам, – в Елисеевском доме, что выходит на Морскую, Невский и на Мойку, поэты, художники, ученые, странной семьей, полупомешанные на пайках, одичалые и сонные... Это была суровая и прекрасная зима 20–21 года... Я любил этот Невский, пустой и черный, как бочка, оживляемый только глазастыми авто­мобилями и редкими, редкими прохожими, взятыми на учет ночной пусты­ней».
Недолгие месяцы пребывания Мандельштама в Петрограде в 1920–21 гг. оказались на редкость плодотворными. Вот Петроград зимы 20–21 года: В пустом, промерзшем и голодном городе, словно знамена, висели афиши о вечерах поэзии, где имя Мандельштама стоит рядом с Гумилевым и Блоком.
В 1930 ему и его семье запретили жить в Ленинграде. Причин не объ­ясняли, но перемена атмосферы уже чувствовалась во всем. Именно тогда были написаны стихи «Куда как страшно нам с тобой», «Я вернулся в мой город», «Помоги, Господь, эту ночь прожить», «Мы с тобой на кухне поси­дим». Впервые он оказался чужим в своем городе. Первая же вещь, написанная после отъезда, посвящена родному го­роду, который еще не раз будет появляться в стихах:
Так отчего ж до сих пор этот город довлеет
Мыслям и чувствам моим по старинному праву?
В 1933 году Мандельштам побывал в Ленинграде, где были устроены два его вечера. Ахматова пишет об этом в своих воспоминаниях: «В Ленин­граде его встречали как великого поэта, persona grata, и к нему в Европей­скую гостиницу на поклон пошел весь литературный Ленинград (Тынянов, Эйхенбаум, Гуковский), и его приезд и вечера были событием, о котором вспоминали много лет».
Осенью 1937 года Осип Эмильевич с Надеждой Яковлевной приез­жали на два дня в Ленинград. Останавливались у поэта В. Стенича. В ма­ленькой квартирке Стенича Мандельштам виделся с Ахматовой. Возможно, именно там она показала ему свое стихотворение «Немного географии» («Нестолицею европейской» ), в котором он «принял (справедливо) послед­ний стих» о Ленинграде на свой счет: Его арестовали в мае 1938 года. В официальном извещении было ска­зано, что он умер 27 декабря того же года в лагере под Владивостоком…

Поделиться в: Предыдущий материал Многоликий Петербург, тебя приветствует мой друг, 2 эпизод
Следующий материал ВЕК ОДИНОЧЕСТВА 1 часть (я ни кто, и звать меня ни как…)